Форум » Статьи » Образ святости: героизм или подвижничество? » Ответить
Образ святости: героизм или подвижничество?
Новоначальный: Новая интересная статья Игумена Петра Мещеринова. Есть два понимания святости. Одно – евангельское, подлинно церковное, то, которое содержит Православная Церковь как своё учение. Апостол Павел обращается ко всем христианам как к святым. Непременной принадлежностью всякого христианина должно быть преображение его существования, в горниле покаяния, благодатью Святого Духа, из греховного в праведное. Христианин взращивает в себе эту благодать посредством исполнения заповедей Христовых, ведя нравственную и духовную жизнь, и постепенно, возрастая в познании Бога (Кол. 1, 10), приходит в меру мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4, 13). Святость свидетельствуется плодами Духа – это любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 5, 22-23). Очень важно здесь то, что святость, являясь, с одной стороны, заданием и идеалом для христианина, с другой – составляет сиюминутную норму его практической жизни. Если у христианина нет, хотя бы в начатках, тех плодов Духа, о которых говорит апостол Павел, если он живым чувством не ощущает своего приобщения Христу, не знает связи этого приобщения с нравственно-духовным его состоянием, то говорить о таком человеке как о христианине нельзя. Отсюда следует то, что святость должна явным образом наличествовать в христианской повседневности. Христианство безусловно эсхатологично: «да приидет Христос и прейдёт мир сей!» – лозунг первых христиан. Церковь как Царство Божие, пришедшее в силе, властно изымает нас из-под детерминизма стихий падшего мира сего. Но эта эсхатологичность – внутренняя, нравственная, духовная, иначе надлежало бы вам выйти из мира сего (1 Кор. 5, 10). Каждый оставайся в том звании, в котором призван (1 Кор. 7, 20). В презрении к миру сему, как колесо Амвросия Оптинского (он советовал жить так, как колесо одной лишь точкой касается земли, а все остальные – в движении вперёд, к небу), – но мы должны жить в этой жизни, и внести наше христианство в посюстороннюю повседневность. Здесь всё дело в степени, мере святости, но не в наличии или отсутствии её как таковой. Итак, святость как норма для всякого христианина, как повседневность, и причём отнюдь не скрытая, а всеми видимая – так да светит свет ваш перед людьми (Мф. 5, 6) – вот тот исконный смысл, который вкладывается Евангелием и Церковью в это понятие. Этот исконный смысл со временем затемнился другим пониманием святости, заполнившим собою всю церковную идеологию и практику и проникшим даже и в «официальную» церковную дидактику. Отмечу попутно, что это внесло свой весомый вклад в трагический разрыв между учением Церкви и её реальной жизнью – то, что прот. Александр Шмеман называл «номинализмом». Евангельское понятие святости как божественного задания, но одновременно и повседневного достояния всякого христианина, подменилось неким «общерелигиозным», а по сути – языческим восприятием святости как особости, «выделенности», сакральности, чудесности, эффектности в сочетании с неким сверхъестественным «могуществом» и властью над обычными людьми: врачеванием, прозорливостью и т.п. Изменились и критерии святости: вместо внутренней личностной ответственности перед Богом и людьми определяющими стали народное почитание (и тут нужно напомнить, что народ, в том числе и церковный, очень даже почитает тов. Сталина. Можно вспомнить изгрызенные брёвна избы преп. Александра Свирского, помогающие от зубной боли), чудотворения (которых хоть отбавляй во всех религиях), нетленные мощи (на чём сыграли большевики в своё время, «разоблачая» святость по этому критерию) и прочие вещи совершенно внешние, и даже, в принципе, могущие не иметь ко Христу, Его Евангелию и Его Церкви никакого отношения. Евангельское понимание святости предполагает, что христианин постепенно, взращивая в себе Духа Святого непрестанным, повседневным нравственно-духовным подвигом, заменяет в себе, если можно так выразиться, «падшесть» на «небесность». Псевдоцерковное понимание святости менее всего чувствительно к нравственности и подлинной христианской духовности. Поэтому у нас почитаются внешние эффектные вещи, вроде тысящедневного камня преп. Серафима Саровского, почитается блаж. Матрона, о нравственной духовной жизни трудно составить какое-то представление, но не почитаются новомученики, явившие именно нравственный христианский подвиг. Переходя к статье С.Н.Булгакова, хочу здесь обратить внимание вот на что. Евангельская святость требует – воспользуюсь словами Булгакова – «ровности течения, "мерности"» жизни: та самая повседневность, о которой я говорил. Это повседневное подвижничество противоположно «героизму», для которого, опять цитирую, «характерны вспышки, искание великих деяний». Но наше, второе, подменённое понятие святости требует именно героизма, и именно в том самом интеллигентском понимании этого термина, какое блестяще разобрал Булгаков в своей статье. Церковная дидактика настраивает нас именно на героизм. В самом деле, что для нас выставляется примером святости, образом её достижения? Упоминаемые уже мною тысяча дней стояния на камне. Чрезъестественные упражнения в неядении, неспании, немытии и тому подобное. Странное обращение с ближними, что можно увидеть, например, в житии некоего афонского подвижника XIX века (Хаджи-Георгия): он готовил своих учеников к скорейшей отправке в мир иной посредством сажания их в бочку, минимального вкушения пищи и проч., так что телесные их силы скоро истощались, и они благополучно переходили, по мнению их старца, в Царство Небесное. Да и наша церковная сегодняшняя жизнь лишена той необходимой для стяжания святости ровности, неразвлекаемости и сосредоточенности. То у нас строгости первой седмицы, то «разрешение на вся» на Светлой... Ярчайший пример – дисциплина подготовки к Причастию: участие в необходимейшем, повседневном в лучшем значении этого слова действии Церкви превращается в своеобразный спорт с усиленной подготовкой и «отдохновением» после самого события... Так что наша святость превратилась в героизм для отдельных христиан (отнюдь не для всех) и в странное, ложное положение большинства, кающегося в том, что оно к такому героизму не способно. То, что Бог в Своём слове такового героизма от нас не требует (см. Примечание), для нас не имеет ровно никакого значения, потому что эти требования (так исторически сложилось) выдвигаются нам от лица Церкви, причём таким образом, что не принять их – значит согрешить против Церкви. Скажу ещё, что отмеченная мною подмена, как мне представляется, – глубинная вещь, дающая проекцию на многие сферы жизни. Почему такая подмена произошла? Потому что человеку непросто жить внутренней, никому не видной (евангельское «втайне», Мф., гл. 6) жизнью, и очень тяжело брать на себя личную ответственность за себя. И здесь очень «кстати» оказывается наша «героическая» святость: место личной ответственности заменяет некое стороннее, подобное просмотру кинофильма, созерцание чего-то особого; а при этом чувствуется и своя принадлежность к этому самому «особому» в силу корпоративной принадлежности. Не здесь ли основа нашей массовой культуры с её «вип»-фигурами, актёрами – учителями жизни и так далее? Впрочем, это отдельная тема. * * * Теперь несколько слов о самой статье С.Н.Булгакова. В ней блестяще описан ровно тот самый конфликт между героизмом и подвижничеством, о котором я только что говорил. Многие вещи в статье актуальны до сего дня. Но мне бы не хотелось расточать статье заслуженные похвалы, а отметить две вещи в развитие сказанного Сергеем Николаевичем с позиции прошедших ста лет. Первое. Сама статья представляет собою очевидный упрёк интеллигенции: будучи во многом одушевлена идеями в основе своей исконно христианскими, православными, она «не увидела Церкви». Я бы хотел остановиться на этом очень важном моменте. Наше общее, православных, мнение таково: если кто-то что-то не увидел в Церкви, то вина за это целиком и полностью ложится на неувидевшего. Но, может быть, стоит задать простой вопрос: не бывает ли так, что в Церкви не видят что-либо именно потому, что того, что надо видеть, не существует в реальности? Ведь подлинное понятие о святости находится в парадигме библейского мировосприятия, а именно: если что-то называется, именуется, то оно и есть, существует, его можно видеть и осязать (1 Ин. 1, 1). Покажи свою веру от дел своих (Иак. 2, 18) – вот квинтэссенция библейского мировосприятия. От догмата Боговоплощения до догмата иконопочитания Церковь отстаивала именно эту мысль – реальное вхождение Бога в нашу жизнь, реальное изменение человеческой жизни в результате этого. Благодаря этому Церковь создала величайшую культуру. Но со временем в Церкви, обогащённой эллинскою мыслью, в качестве некоей «издержки эллинизма» воцарилось иное мироощущение: всё переносится в невидимую область. Церковь свята – но где-то там, в метафизическом пространстве, или в будущем; а здесь и сейчас христиане такие же, как и все, а то и ещё хуже в плане нравственном. Ещё раз возвращаюсь к тому, что именно этот номинализм, на мой взгляд, представляет собою самое трагическое явление в православии, в том числе и современном Булгакову. Булгаков предлагает интеллигенции заменить её абстрактный героизм на церковное подвижничество. Но в реальности подлинное христианское подвижничество отодвинулось в сферу идей, а на практике Церковь предлагала ровно тот же героизм, только в другой упаковке. Героизм бессмысленных социальных действий противопоставлялся героизму тысячедневного стояния на камне или паломничества в дальний монастырь с целью отгрызть кусочек избы; всё это неразрывно сочеталось с очевидной встроенностью Церкви в государственную машину. Почему интеллигенция «не увидела» Церкви? Я думаю, что как раз увидела, и, увидев, не захотела менять шило на мыло, героизм реальный (по её представлению) на номинальный. И в этом есть правда жизни, из которой мы, люди церковные, на мой взгляд, не сделали совершенно никаких покаянных выводов. Второе. Жизнь с жестокостью разбила прекраснодушные представления Сергея Николаевича о русском народе. Булгаков приводит в примечаниях к статье две цитаты – из Достоевского и Белинского. «Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нем есть неоспоримо: это именно то, что он в своем целом, по крайней мере, никогда не принимает и не захочет принять своего греха за правду... Грех есть дело преходящее, а Христос вечное. Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, в Христовы минуты, он никогда в правде не ошибается. То именно и важно, во что народ верит, как в свою правду, в чем ее полагает, как ее представляет себе, что ставит своим лучшим желанием, что возлюбил, чего просит у Бога, о чем молитвенно плачет. А идеал народа - Христос. А с Христом, конечно, и просвещение, и в высшие, роковые минуты свои народ наш всегда решает и решал всякое общее и народное дело свое всегда по-христиански» (Ф.М.Достоевский, полн. собр. соч., изд. 6, т. XXI, 441). (Какой типичнейший образец того номинализма, того раздвоения, о котором я говорил! Народ ежедневно пакостится и грешит, но он христианский. Не это ли имел в виду прот. Александр Шмеман, говоря о «шизофрении в православии»? – И.П.) Интересно с этим пониманием души народной, которое Достоевский разделяет с крупнейшими русскими художниками и мыслителями, сопоставить интеллигентское воззрение, выраженное в… письме Белинского: «Приглядитесь попристальнее и вы увидите, что это по натуре глубоко-атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности (sic)...» (Письмо к Гоголю, стр. 14). Симпатии автора всецело на стороне Достоевского. Но прав оказался, увы, именно Белинский … А из всего этого я делаю не очень утешительный вывод: рассуждения Булгакова, ещё раз повторю, во многом правильные, блестящие, актуальные до сего дня (прекрасно он рассуждает о Западе), основывались на номиналистических, не реалистических посылках: 1) Церковь может предложить интеллигенции нечто иное, чем её абстрактный героизм – не в недрах учения, а на практике; и 2) народ русский – Богоносец, и между им и интеллигенцией – глубочайшая пропасть, пролегающая именно в области веры. История показала, что интеллигенция и народ по сути одно; что народ совершенно не собирался отстаивать ценности православной веры и Церкви, когда на неё начались гонения, и что, наконец, у Церкви не оказалось потенциала осмыслить эту трагедию церковно. Впрочем, не оставляю надежды, что таковое осмысление всё же осуществится, чему залог – и наше сегодняшнее общение. * * * Ну и теперь краткие ответы на вопросы, поставленные перед участниками нашего Круглого стола. 1. Какие метаморфозы претерпели в ХХ веке описанные о. Сергием традиции героизма и подвижничества? Значимы ли они для интеллигенции, приходящей сегодня в Церковь? Со стороны Церкви никаких изменений не произошло, наоборот, номинализм её только усилился. Понятие о подвиге добром (2 Тим. 4, 7) повседневного духовно-нравственного течения христианской жизни очень слабо, вместо него – героический подвиг аскетики и охранения устоев Православия от модернизма и Америки с Западом. О правильной катехизации, объяснении основ духовной жизни, о подчёркивании значения христианской нравственности пастыри нынешней Церкви пекутся, к сожалению, менее всего. Что же касается героизма интеллигенции – то уже нет той интеллигенции, о которой писал Булгаков; она была уничтожена вся, под корень; поэтому сравнения с интеллигенцией современной тут будут, на мой взгляд, некорректны. 2. Насколько воспринят современной Церковью опыт новомучеников? опыт массовых жертв? опыт людей, сохранявших внутреннюю свободу в ситуации несвободы внешней? Как можно стать достойными наследниками такого опыта? Это очень тяжёлый вопрос. По моему сугубо личному ощущению, память новомучеников и жертв преступлений дьявольского советского режима просто предана. Россия живёт так, как будто их вовсе не было. Почитание новомучеников в Церкви очень поверхностно – ну сравним хотя бы с почитанием упоминаемой уже сегодня блаж. Матроны… На память невольно приходят евангельские слова: горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши: сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы (Лк. 11, 47-48). Начать становиться наследниками опыта новомучеников нужно с восстановления прав христианской нравственности в церковной жизни и с того, чтобы быть честными перед самими собою. 3. В каких святых нуждается наше время? Наше время нуждается в нас, живущих, чтобы мы были христианами, чтобы не только умершие и прославленные по итогам кропотливой работы о. Георгия Митрофанова отцы и матери наши, но и мы сами являли образ подлинной христианской святости. Благодарю за внимание. Примечание См. у св. Тихона Задонского: «бывает, что люди за грех почитают то, в чём греха нет; напротив, за грех не вменяют того, в чём великий грех есть: добродетель называют пороком, порок добродетелью. Отсюду многие поставляют за грех касаться некоторых снедей, чего Бог не запретил; но поядают домы вдовиц, сирот и прочих беззаступных людей, что Бог с угрожением временныя и вечныя казни запретил». Соч., т. 2, стр. 10. М., 1889. Доводя вопрос до некоторой остроты, можно сказать так: святость – это реализация (процесс реализации) элементарных христианских ценностей, которые в ходе истории стали и элементарными этическими требованиями. Под «элементарным» я понимаю здесь не «обеднённое» и «примитивное», а «фундаментальное», «основное». Возьмём очень характерный пример из жития преп. Феодосия Печерского. Как-то раз он поехал от князя в монастырь. Возница, юноша, не узнал игумена Печерского монастыря, и попросил его: поправь лошадьми, а я посплю. Феодосий тут же пересел на козлы, а мальчишка завалился спать. Когда же они прибыли в монастырь, и братия стала выказывать игумену обыкновенные почести, то возница очень испугался, но преподобный его ласково утешил. Итак: то, что он не наорал на мальчика, не надавал ему оплеух, визжа: да кто ты такой? да я игумен! я от князя еду!! выпороть!!! etc. (что очень легко себе представить в данной ситуации), – житием подаётся, как признак святости. Оставим в стороне сам факт представления церковной дидактикой элементарно нормального человеческого поведения за признак высокой святости – это интересная тема, но не будем расползаться. Спросим: такое вот отношение к ближнему преп. Феодосий стяжал в результате многолетнего и «экстраординарного» поста-бдения-молитвы? без этих инструментов такое поведение недоступно обычному, «ординарному» христианину? Конечно же, нет. Просто таково было фундаментальное устроение преп. Феодосия как личности и как христианина. И с этого начинается (а не этим венчается) христианская жизнь. Венчается она полнотой богообщения. Но – очень важно: этика обогащается духовностью; этика открывает дверь духовности; христианская (а до неё – и общечеловеческая) нравственность – условие для богообщения. Но не стяжевается этика и духовность постом-бдением-молитвою. Пост-бдение-молитва эти вещи лишь охраняет, как забор или ограда, и то в меру индивидуальной (или даже и общественной) внешней и внутренней необходимости. Невозможно, не бывает так, чтобы человек был дерьмом – а потом побдел-помолился-попостился – раз – и Феодосий Печерский… Если говорить о подвиге, о том, что надо нудить себя и «пахать», то нудить надо себя - и это очевиднейшее Евангельское положение - на этику, при помощи, если надо, аскетики. И нельзя говорить, что на это «снизойдёт» духовность. Если духовности нет от начала (то есть – Христа, присущего сердцу, хотя бы в начатках), то её и не будет. Говорить о том, что духовность именно «стяжевается» – значит, ни во что вменять Таинства и всё устроение Церкви. Здесь – повторю, что уже написано в докладе – дело в степени и мере, а не в принципе. Духовность возрастает от усилий человека, но не приобретается ими. Её невозможно приобрести (хотя очень даже возможно её профукать, если пойти по пути "второй святости"); нам Бог её дарит, и Церковь совершенно ясно исповедует, что дар сей даётся нам в Таинствах по вере нашей. Я ещё раз подчёркиваю, что первую, подлинную святость от второй, идеологической (см. доклад) отличает именно христианская этика и «общераспространённость» на всех христиан. К сожалению, большинство православных выбирает «вторую святость» в качестве нормы и идеала. Оттого-то наша православная действительность в такой (пардон) … . P.S. В силу полярности ("или - или") восприятия многих читателей считаю нужным подчеркнуть, что я нисколько не отрицаю и не умаляю необходимости и важности для христиан воздержания и молитвы. Ссылка на статью
Ответов - 0
полная версия страницы